Сейчас я преподаю композиторство в консерватории, а вообще я из Бухары. Там я учился на теоретическом отделе в музыкальном колледже, моя преподавательница видела способности и сказала, что мне делать тут нечего и надо отправляться в Ташкент учиться. Также я уже как год являюсь членом Союза композиторов и бастакоров Узбекистана. В Советском союзе они слушали и принимали новые сочинения композиторов. Сейчас они не анализируют композиции, у них другая функция — они отправляют композиторов в разные музыкальные школы, лицеи или в самом Союзе устраивают творческие встречи, чтобы показать друг другу свою музыку.

Я с детства увлекался музыкой, мама отдала меня в музыкальную школу на аккордеон. Во втором классе я хотел уйти, но она убедила меня закончить музыкалку. Уже в третьем классе у меня появилось желание сочинять, и я написал первое маленькое произведение для аккордеона.

В Узбекистане сохранены старые традиции написания музыки. Формы и жанры у нас классические и мыслим мы периодами. Композиторы всего мира сейчас пишут по-другому. В современной музыке уже не такие формы — люди просто находят какие-то тембры, звуки, сочетания инструментов, делают, например, тембровые, акустические комбинации и потом на этой базе создают форму. И форма там не такая, как у нас – двухчастная или трехчастная — а какая-то фазовая. Допустим, они взяли два-три элемента и в каждой новой фазе развивают их.

Наших композиторов учат классической форме, они очень ограничены, эти правила загоняют их в рамки. И даже при попытке сочинить современную музыку они думают классическими канонами. У меня тоже это чувствовалось сначала: я старался писать современную музыку, но классическая форма все равно ощущалась. Я словно уже не могу по-другому.

Не могу сказать, что это плохо и нам нужно перестать писать — нет, но мы словно дальше не идём, не развиваемся, у нас меньше возможностей становится. И если бы наши композиторы узнавали о новых формах, тенденциях и композиционных техниках, они могли бы существенно продвинуться — выходить на мировой уровень, показывать свою музыку. Сейчас многие не выезжают как раз потому, что нет этой базы современной. При этом хорошие композиторы, конечно, есть, но пишут музыку они основываясь на музыкальных традициях — как писал Бурханов и Ашрафи, так и они продолжают писать.

Я бы оставил нашу программу обучения композиторству, но пересмотрел бы ее. Классика — это хорошая база, которая могла бы преподаваться исключительно в колледже, чтобы в консерваторию ученики приходили более подготовленными. Здесь уже можно было бы учиться чему-то более сложному, экспериментальному. Ведь что такое современная музыка? Это лаборатория. Мы работаем с тембром, со звуком и находим что-то новое.

Сложно сказать, есть ли перспективы у академического музыканта в Узбекистане. Мы заканчиваем консерваторию и идем работать в школах, лицеях и играть где-то как исполнители. Много музыкантов уезжают работать в другие страны, цель многих из них стать солистом. У талантливых это получается и, конечно, солистов из Европы или Штатов знают больше.

Сейчас жизнь такая, что дети не особо хотят обучаться, тем более музыке, которая у нас особо не развита — да что у нас, и за границей тоже. У нас она не приносит денег, и быть педагогом или музыкантом в Узбекистане сложно в финансовом плане. Частные уроки не особо популярны, никто не приходит и не говорит: «Научи меня писать музыку, я буду платить тебе 10$ в час».

В Batyr Lab для нас проводили лекции о менеджменте, о продвижении на стриминговых сервисах (если вас там нет — вас словно и не существует для мира!), об авторском праве и работе с юристами.

Я давно интересуюсь темой Аральского моря, много изучал материалов об этой трагедии. Моим ментором был композитор Санжар Байтереков. Я рассказал ему о проблеме Арала и он помог мне вытащить ключевые моменты для произведения: вода, воздух, ветер, соль, болезнь, народ и трагедия. Потом я начал искать, какая техника показала бы дуновения ветра или болезнь народа. Искать техники было сложнее всего — ведь нужно показать, например, не просто воду, а то, что ее нет, стоячую воду в высушенном Аральском море.

Вдохновение штука относительная. Если знать чем пользоваться, то можно уже его и не ждать. Обычно в современной музыке так и делают – не ждут, а ищут способы. Если у композитора есть несколько инструментов, то он может уже что-то начать делать. Мы собираем эти способы и элементы и работаем с помощью них. В своей музыке я стараюсь использовать полифонию (многозвучие, когда одна тема повторяется в нескольких голосах. — прим. ред) в обращении, в увеличении, уменьшении. Чтобы не было скучно.

Чтобы популяризировать классическую музыку, нужно в первую очередь давать образование, улучшить качество обучения как в простых школах, так и в музыкальных. В США, например, нет музыкальных школ — они в общеобразовательной школе проходят сольфеджио, теорию музыки, играют на инструментах. Поэтому они более-менее подготовленные к классической музыке, у них есть интерес. У нас в школах только худо-бедно учат петь либо вообще не проводят уроки музыки. Нет базового образования и люди не очень понимают, зачем музыка вообще нужна и как ее потреблять. Кроме того, у людей нет доступа к стриминговым сервисам, где они могли бы найти что-то новое, интересное (подписка на Spotify обойдется в $4.99 в месяц, — прим.ред).

Узбеки — умный народ. Но в советское время мы все сажали на полях хлопок, занимаясь каторжным трудом благодаря советскому руководству. Прикладываешь много усилий, а урожая получаешь мало. Отправляли туда школьников, учителей собирать хлопок, а образования в это время — ноль. Думаю, необходимость выполнять “план” вместо образования тоже сыграла свою роль в том, что народ потерял стремление к знаниям, к культуре. Потому что если он 8 часов в день работает на хлопковых полях, он не захочет слушать Моцарта — он поест и ляжет спать, потому что завтра снова на поле. Советское прошлое уничтожило наши ценности, наше море, наши поля, наши великие умы, джадидов, например, семью и близких композитора Мутала Бурханова.

Но если народ сейчас сам решит, что нужно стремиться к образованию, становиться культурным, то постепенно всё придёт в норму. Сейчас хотя бы люди начали английский изучать, раньше этого совсем не было. Я еду в метро и вижу, как все читают, изучают что-то с телефона — и это дает надежду.

Пока я писала Orasta Qizlar, я слушала для вдохновения много музыки, в том числе узбекской — собрала себе все в папку на ютубе. Много слушала Насибу Абдуллаеву — верх ее карьеры был в конце 90-х, она была такая андеграундная вся. Еще Клару Джалилову и вообще всю ту эпоху, когда делали музыку для кино.

Сначала я рофлила, что слушаю Ummon, но теперь они мне искренне нравятся. Конец 90-х и начало нулевых — просто пик нашей музыки. Это качает, это вызывает эмоции. Необязательно ведь, чтобы музыка была “интеллектуальной”, чтобы нравиться, мне важно то, что я могу под нее хотеть танцевать или плакать — это главное.

Еще мне нравится именно “старая” Юлдуз Усманова. Была на ее концерте в 2018 году — она дала его, когда ей только-только разрешили въезд и она вернулась из Турции на родину. Помню, в первый час концерта она пела новые песни, это было однотипно и скучно, а на старом прямо поменялся вайб. Это вообще как будто проблема всей узбекской музыки — сейчас не слышно ничего нового, все старое переигрывается, не знаю, почему так произошло. Юлдуз Усманова, Райхрон, Шахзода — все они хайпанули тогда, а потом ушли в бизнес, в тойское музло и перестали креативить.

Из современных местных артистов я иногда слушаю рэп, есть один такой Asl Wayne, он из Хорезма, насколько я поняла по его акценту, и он делает классное музло. Еще нравятся наши ребята из тусовки, Йозеф Pinkhouse, например. Если описывать современную узбекскую музыку, то это обязательные восточные мотивы, должна присутствовать дойра. Чаще всего она грустная: во всех бэнгерах, которые были в нулевые, всегда была трагедия в треке. Например, Jonginam певицы Laylo — капец грустная песня. Ты прямо чувствуешь, что у нее болит! И вот такие треки — это отличительная черта узбекской современной музыки, как мне кажется.

В будущем я бы хотела развиваться именно здесь, в Центральной Азии. В идеале — тур по региону. Может с репом, а может, и со сложной музыкой. Прозвучит ЧСВшно, но хочется выйти на стадионы. Хочется, чтобы меня слушали не только люди из тусовки, чтобы меня понимало много людей, народ Узбекистана как минимум чтобы мог резонировать с моей музыкой. Хочется такое писать, что будет понятно не только “своим”.

Поймут ли люди мою музыку? Наверное, да. Ведь есть же, например, Севара Назархан — она не тойская, она андеграунд, который вышел в эстраду. Она делает неожиданные и странные вещи, много работает с фольклором, она такая “на подумать”, но при этом она же собрала Humo Arena. Поэтому я думаю, что зрители есть такие, которым может это зайти.

Некоторые узбекистанские артисты стали популярными здесь после того, как приобрели некую известность сначала в России, допустим. Мне такой путь не нравится, хочется расти отсюда прямо. Пока не знаю, насколько успешной будет эта стратегия. Но вне Узбекистана точно не хочу работать, мне здесь по кайфу и надо двигаться отсюда. Можно коллабиться с зарубежными артистами, продавать биты за рубеж, но вне Узбекистана точно не хочу работать, мне здесь по кайфу и надо двигаться отсюда. При этом поездить по другим странам и понять, как устроено это все у них — да, я бы хотела.

Зарабатывать на музыке в Узбекистане можно разными способами. Но я иду к этому медленно, я инертная. Можно писать музыку для рекламы, можно продавать лицензии для артистов, чтобы они использовали твою музыку на разных площадках, можно писать биты для крупных артистов и делить с ними роялти — но у меня такого еще не было.

Заявку на Batyr Lab я подала в последний день, когда оставалось буквально пару часов до дедлайна. Было условием приложить две свои кардинально разные работы, и я отправила “Бабакая” и трек из своего первого альбома, который на английском — они реально очень разные. А в мотивационном письма я рассказала, что вообще-то у меня интровертный способ работать и я всегда дома, но мне хочется попробовать что-то новое.

В Batyr Lab было много классных лекций — об интеллектуальном праве, о музыке как бизнесе. Быть не только творческой единицей, но и думать о себе как предприниматель — это классно, но мне все равно пока это трудно совмещать. Погружаюсь в музыку и забываю, что надо продвигаться, начинаю продвигаться — забываю про творчество.

Вообще в целом я не думаю пока о себе как о настоящей артистке и не думаю, что могу делать деньги собственно на музыке. Потому что не чувствую себя цельной в плане музыки — меня бросает из одного стиля в другой, мне все нравится и я все пробую. А для артиста, как мне кажется, важно, чтобы он в одном жанре работал, для одной аудитории, на одни темы писал— а после этого он может уже экспериментировать.

Это не дает мне покоя — может, просто делать то, что я хочу и плюнуть на то, что это не будет “цельным”? С другой стороны, хочется же собирать стадионы. А может, совмещать и делать так, как сердце хочет? Постоянно ломаюсь, но в итоге все равно склоняюсь к тому, что надо меньше думать о бизнесе и делать то, что по кайфу. И это же говорил мне мой ментор Далер Назаров из Таджикистана: он тоже делал то, что хотел, и это не помешало ему стать популярным.

Вообще сначала я только в общих чертах представляла, какой у меня будет альбом. Но с самого начала я знала, что это будет визуальный альбом и к нему будут причастны все мои любимые и классные подруги. В итоге так и получилось — каждый трек сопровождается визуалом, над которым работали разные криэйторки.

Участие моих подруг было для меня важным, потому что девушек вообще мало в творчестве, в музыкальной индустрии, в креативном секторе. Да и в целом делать что-то с подругами — это же прикольно!

Для записи треков из альбома я использовала аудиозаписи разговоров членов моей семьи. У нас давно лежала запись рассказа моей прабабушки в шкатулке, она была неоцифрованная. Это был классный повод ее оцифровать и использовать. Там прабабушка рассказывает про всю нашу семью. У тети тогда был муд просто записать бабушку на диктофон и никто не думал тогда, что это будет настолько памятно и ценно.

В Узбекистане я не знаю таких платформ, которые давали бы музыкантам поле для действий. Хотелось бы, чтобы они были: это так сплачивает людей, так вдохновляет. До этого я просто писала дома треки, а тут стояла в ожидании своей очереди для выступления-презентации и словила себя на мысли, что столько тут для меня всего делают просто для того, чтобы я создавала продукт, дают сцену, чтобы я могла его показать, а мне оставалось только сделать.

Я бы хотела, чтобы что-то такое было и у нас, настоящее музыкальное комьюнити. Возможно, нужна специальная площадка, где могли бы разместиться открытые репетиционные базы, проводились лекции про музыкантов и про историю музыки в Узбекистане.

Но пока у нас как-то все изолировано, в музыке каждый сидит один или кучкуется небольшими группами, не чувствуется общности, нет платформы нет. Но я и сама изолированный интровертный артист. Поэтому жду, когда кто-то другой сделает платформу и позовет меня.

Из-за этой изолированности хорошая обратная связь есть только от своей тусовки, да, все делают репосты и зовут выступать на локальных мероприятиях. Но это только Ташкент и только определенный круг людей. В масштабах всего Узбекистана это ничто. А я хочу вырваться из этой тусовки, хочу, чтобы меня слушал народ. Быть народной артисткой! Наверное, нужно идти к этому через коллабы. Я настроена серьезно.